Ялта. Открытие памятной доски поэту Шуфу.

Рюкзачок с джентльменским пляжным набором из пикейной подстилки, махрового полотенца, перочинного ножичка со штопором, складного пластмассового стаканчика, расчёски с зеркальцем, шариковой ручки, записной книжки, пакетика влажных освежающих салфеток, зажигалки, фотоаппарата, газового баллончика, пластиковой литровой бутылки воды и трёхлитровой баклаги красного сухого приятно оттягивал плечи. Поликуровский холм – своеобычный, самой природой сотворённый, триангуляционный знак. Да Поликур и был долгие годы таковым пунктом привязки, манком. Поликуровский холм. Между могилами шныряет ветерок, шершавыми ладошами ерошит чуб вязелю, полощет агитки с биографиями и предвыборными общениями кандидатов в депутаты, шуршит листовками, призывающими перегораживать дороги, ложиться под бульдозеры, не допускать застройки кладбища. Поликуровский холм. Возле надгробия поэта и врача Степана Руданского – осколки стёкол, россыпи битого кирпича, куски бетона; могилу художника Фёдора Васильева поганят пара изломанных пластиковых стаканов, пластиковая же трёхлитровая бутылка из-под пива «Оболонь», клочки пакетиков из-под сушёной рыбы и сухариков с ветчиной. Поликуровский холм. На гранитной надгробнице – полураскрытая книга, стоящая вертикально, вверх корешком, на котором высечено: «Другу книги Григоруку», – оранжевеет гигиеническая прокладка, чернеет шёлковый лоскут женских трусиков, коробятся отколупки яичной скорлупы. Я бродил по кладбищу, фотографировал надгробия, читал эпитафии, исчислял лета...